Здесь всё до сладкой боли знакомо и всё привычно с самого раннего, беспамятного детства. Дантово ущелье, долина Очарования, сталактитовая Фанагорийская пещера, буковые рощи, мшистые песчаниковые скалы, торопливые ручьи, лесистый хребет Котх — всё это милые сердцу предгорья такого яростно прекрасного Северного Кавказа. Пускай сам я появился на свет уже не на Кубани, а немного северо-западнее, но здесь родились, жили, любили, воевали и работали как минимум шесть поколений моих предков — еще со времен Кавказской войны середины XIX века, а могилы многочисленных родственников на маленьком местном кладбище — пожалуй, и за полдня не обойти.
И тропинка, и лесок, в поле каждый колосок — всё родное, всех узна́ю, да и они меня тоже, пусть подчас и с трудом, после стольких-то лет разлуки. Топаю с рюкзаком за плечами сквозь лес, вдоль игривого и прозрачного, как хрусталь, Аюка — пить можно прямо из реки даже в наши дни, вода чистейшая — и то и дело оглядываюсь.
Вот за тем оплывшим пригорком мой пра-пра-(…)-прадед в пыльной папахе и бурке с газырями целится в суровых горцев-шапсугов в 184… году. Почти там же его правнук сто лет назад, залихватски вращая шашкой на полном скаку, отчаянно рубится с красными… чтобы буквально через год-другой, признав их победу и смирив гордыню, вернуться в родную станицу, быть избранным председателем колхоза и отстраивать ее заново, локоть к локтю со вчерашними пусть и противниками, но земляками же. Чуть в стороне, в распадке у ручья мой дедушка, волнуясь и крепко сжимая трёхлинейку, дожидается очередной атаки румын, упорно штурмующих Безыменку летом сорок второго. Правее, под кряжистыми раскидистыми дубами бабушка и её сестра собирают желуди и грушу-дичку в голодном сорок шестом, а чуть дальше, за разбитым лесовозами трактом, всего каких-то лет пятьдесят назад бродит с дробовиком совсем юный отец, высматривая в траве зайца или хотя бы перепёлку.
В подобные моменты начинаешь всерьёз верить в такую фантастическую вещь, как «генетическая память». А окончательно убеждаешься в том, что она существует — вечером, у костра, когда вокруг сгущается угольно-черная южная ночь. Кажется, будто предки плотно обступают меня со всех сторон, и сквозь потрескивание огня я слышу их голоса. Родные мои люди — кто в выцветших гимнастерках, оставшихся с войны, а кто и в простой заношенной сельской одежде, с почерневшими, потрескавшимися от тяжелой работы руками. Измотанные непосильным трудом, полуголодные, но спокойные, сильные и уверенные — в точности те же, что строго и испытующе смотрят на меня с пожелтевших фотокарточек семейного архива.
Мы всегда были и всегда будем вместе, непрерывным целым, и особенно хорошо это чувствуется именно здесь, глубоко в лесах, на моей родной земле, на земле моих дедов. Примерно в пятидесяти километрах к северу от Туапсе.
И тропинка, и лесок, в поле каждый колосок — всё родное, всех узна́ю, да и они меня тоже, пусть подчас и с трудом, после стольких-то лет разлуки. Топаю с рюкзаком за плечами сквозь лес, вдоль игривого и прозрачного, как хрусталь, Аюка — пить можно прямо из реки даже в наши дни, вода чистейшая — и то и дело оглядываюсь.
Вот за тем оплывшим пригорком мой пра-пра-(…)-прадед в пыльной папахе и бурке с газырями целится в суровых горцев-шапсугов в 184… году. Почти там же его правнук сто лет назад, залихватски вращая шашкой на полном скаку, отчаянно рубится с красными… чтобы буквально через год-другой, признав их победу и смирив гордыню, вернуться в родную станицу, быть избранным председателем колхоза и отстраивать ее заново, локоть к локтю со вчерашними пусть и противниками, но земляками же. Чуть в стороне, в распадке у ручья мой дедушка, волнуясь и крепко сжимая трёхлинейку, дожидается очередной атаки румын, упорно штурмующих Безыменку летом сорок второго. Правее, под кряжистыми раскидистыми дубами бабушка и её сестра собирают желуди и грушу-дичку в голодном сорок шестом, а чуть дальше, за разбитым лесовозами трактом, всего каких-то лет пятьдесят назад бродит с дробовиком совсем юный отец, высматривая в траве зайца или хотя бы перепёлку.
В подобные моменты начинаешь всерьёз верить в такую фантастическую вещь, как «генетическая память». А окончательно убеждаешься в том, что она существует — вечером, у костра, когда вокруг сгущается угольно-черная южная ночь. Кажется, будто предки плотно обступают меня со всех сторон, и сквозь потрескивание огня я слышу их голоса. Родные мои люди — кто в выцветших гимнастерках, оставшихся с войны, а кто и в простой заношенной сельской одежде, с почерневшими, потрескавшимися от тяжелой работы руками. Измотанные непосильным трудом, полуголодные, но спокойные, сильные и уверенные — в точности те же, что строго и испытующе смотрят на меня с пожелтевших фотокарточек семейного архива.
Мы всегда были и всегда будем вместе, непрерывным целым, и особенно хорошо это чувствуется именно здесь, глубоко в лесах, на моей родной земле, на земле моих дедов. Примерно в пятидесяти километрах к северу от Туапсе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий