Самые важные перемены в жизни случаются внезапно.
Ещё утром ныла, как старый кариес, протянувшаяся сквозь годы заполошная нервная суета. Шумел бесконечный хоровод звонков и смс. Десяток параллельных проблем на бегу записать некуда – так что нести их в уме нужно бережно, словно жменю воды в пригоршне, боясь расплескать и малую толику. Потные, мятые ночные кошмары о корпоративной почте, сыплющейся монотонно и безостановочно, словно песочные часы. Плодящейся неумолимо, как зловещий Vibrio cholerae, без выходных и перерывов: дай слабинку – и засыплет с головой, не откопаешь и грейдером.
Больше нет нервно сжатых зубов, нет стеклянного взгляда в стол митинг-рума прямо перед собой, нет бесконечного самовнушения: «мне всё равно… я не слышу этих криков… я отгородился от них невидимой стеной… я стерплю». После очередного ведра виртуальных помоев на голову – нет нарастающего глухим шелестом стука в висках, похожего на шум прибоя в морской раковине, да только пахнущего не морем и солью, а дурным слюнотечением накатывающей тошноты; это уже возрастное, это уже грустно…
Просто всё вдруг исчезло, ушло, сгинуло, провалилось.
Ещё (по инерции) панически молотит сердце, не разобравшись, что наконец-то осталась позади бешеная скачка с глазами навыкате, с пеной на холке, с закушенными мёртво удилами. Но из фантомного комариного звона непривычно пронзительной тишины уже медленно всплывают полузабытые человеческие звуки и запахи. Запахи беззаботного детства и юности.
Водораздел между этими двумя непохожими мирами — не в тысячу световых лет, а в короткой, но решительной фразе:
«Я принял решение закончить свою работу в Метинвесте. Устал. Ухожу…»
Больше нет нервно сжатых зубов, нет стеклянного взгляда в стол митинг-рума прямо перед собой, нет бесконечного самовнушения: «мне всё равно… я не слышу этих криков… я отгородился от них невидимой стеной… я стерплю». После очередного ведра виртуальных помоев на голову – нет нарастающего глухим шелестом стука в висках, похожего на шум прибоя в морской раковине, да только пахнущего не морем и солью, а дурным слюнотечением накатывающей тошноты; это уже возрастное, это уже грустно…
Просто всё вдруг исчезло, ушло, сгинуло, провалилось.
Ещё (по инерции) панически молотит сердце, не разобравшись, что наконец-то осталась позади бешеная скачка с глазами навыкате, с пеной на холке, с закушенными мёртво удилами. Но из фантомного комариного звона непривычно пронзительной тишины уже медленно всплывают полузабытые человеческие звуки и запахи. Запахи беззаботного детства и юности.
С балкона седьмого этажа южная июльская ночь выглядит особенно расслабленной, ленивой и сладко-утомлённой, словно новобрачная под конец медового месяца. Не пахнет принтерными чернилами тополь, шумно волнующийся чуть правее. Не похож на визгливый рингтон тихий распев цикад — ритмичный, словно пластмассовая расчёска по толстой картонке: вперёд-назад, вперёд-назад. Никто не орёт в трубку, не строчит мессаджей, не завывает селектор, всё вдруг стало иным. Где-то далеко внизу хлопает дверь автомобиля, слышится смех и шутливая перебранка, пиликает радио, плачут коты — но не о демередже или ремарках в коносамент, а о незамысловатых кошачьих делах. Город, расстелившийся вокруг тысячью огней, дышит полной грудью, и ты вдыхаешь аромат зелени и моря с ним в унисон. Вывеска супермаркета напротив дружелюбно подмигивает неоном: не спеши. Сядь. Отдохни. Заслужил.
Ты мягко поглаживаешь деревянный подоконник, закрываешь глаза и улыбаешься. И стоишь так долго-долго, размякая, остывая, и действительно совершенно никуда не спеша.
«Я принял решение закончить свою работу в Метинвесте. Устал. Ухожу…»
Комментариев нет:
Отправить комментарий