В детстве, когда я жил на Северном Кавказе, в доме у бабушки был чердак.
На него в то время, кроме меня, почти никто не лазил, бабушке в её возрасте было трудновато взбираться по шаткой приставной лестнице. Поэтому я этот чердак оккупировал в практически единоличное владение. Знойным летом он не пользовался спросом: солнечное сандалетно-голопузое детство стремглав летело и бурлило по неасфальтированным станичным улицам, в лесу, в горах, на речке, с мячом, рогаткой, удочками, велосипедом, с такими же неистово-неугомонными ровесниками.
То ли дело к осени, когда заряжали дожди.
На чердаке валялась целая куча какого-то старого, позабытого тряпья, из которого можно было себе свить уютное гнездо, пылилась гора старых книг и стопки перетянутых шпагатом виниловых пластинок, в большой коробке хранился фундук, а под стропилами крыши годами сушились всякие ароматные травки, лекарственные и не очень.
На саманном полу перечёркнутым ромбом светилось солнечное пятно, взбудораженные пылинки хороводились в косом луче, пробивающемся через запаутиненное окно во фронтоне. Но это только в погожий день. В непогоду здесь стоял убаюкиваемый мышиным шорохом вязкий полумрак, и немного разогнать его помогали переноска и древняя настольная лампа.
В ненастье, когда дома не сидится, а на улицу не идётся тем более, чердак бывал как нельзя кстати. Под дробь дождя по шиферу, буквально над самым ухом, приключенческая книга становилась вдвое интересней, а обязательный её спутник (коробка кукурузных палочек или горсть орехов) вдвое вкусней.
Для обострения чувства уюта полагалось периодически подходить к захныканному дождём подслеповатому окошку, печально обозревать волнующиеся струи дождя, грязное небо и ипохондрически кряхтящую айву, покорно бьющую ветру бесконечные поклоны, а над всем этим, вдали - зазубренный серо-зелёный горизонт таких родных, а в детстве ещё и загадочно-таинственных хребтов кавказских предгорий. Отгоняя летаргический морок угасающего лета, зябко поводя плечами, тихо радоваться сухому и нежному чердачному теплу и спешить обратно, в своё уютное персональное гнездо.
Бабушка умерла двадцать лет назад, в её доме давным-давно живут чужие люди, и сейчас мой сын уже старше меня тогдашнего. Но всякий раз, когда в окно настойчиво барабанит дождь, этот пахнущий ромашкой, мятой и пожелтевшими книгами чердак встаёт перед глазами, будто спустился я оттуда только вчера, ненадолго, оставив наверху непогашенную лампу, раскрытый посередине томик Фенимора Купера и недоеденную пачку кукурузных хлопьев.
На него в то время, кроме меня, почти никто не лазил, бабушке в её возрасте было трудновато взбираться по шаткой приставной лестнице. Поэтому я этот чердак оккупировал в практически единоличное владение. Знойным летом он не пользовался спросом: солнечное сандалетно-голопузое детство стремглав летело и бурлило по неасфальтированным станичным улицам, в лесу, в горах, на речке, с мячом, рогаткой, удочками, велосипедом, с такими же неистово-неугомонными ровесниками.
То ли дело к осени, когда заряжали дожди.
На чердаке валялась целая куча какого-то старого, позабытого тряпья, из которого можно было себе свить уютное гнездо, пылилась гора старых книг и стопки перетянутых шпагатом виниловых пластинок, в большой коробке хранился фундук, а под стропилами крыши годами сушились всякие ароматные травки, лекарственные и не очень.
На саманном полу перечёркнутым ромбом светилось солнечное пятно, взбудораженные пылинки хороводились в косом луче, пробивающемся через запаутиненное окно во фронтоне. Но это только в погожий день. В непогоду здесь стоял убаюкиваемый мышиным шорохом вязкий полумрак, и немного разогнать его помогали переноска и древняя настольная лампа.
В ненастье, когда дома не сидится, а на улицу не идётся тем более, чердак бывал как нельзя кстати. Под дробь дождя по шиферу, буквально над самым ухом, приключенческая книга становилась вдвое интересней, а обязательный её спутник (коробка кукурузных палочек или горсть орехов) вдвое вкусней.
Для обострения чувства уюта полагалось периодически подходить к захныканному дождём подслеповатому окошку, печально обозревать волнующиеся струи дождя, грязное небо и ипохондрически кряхтящую айву, покорно бьющую ветру бесконечные поклоны, а над всем этим, вдали - зазубренный серо-зелёный горизонт таких родных, а в детстве ещё и загадочно-таинственных хребтов кавказских предгорий. Отгоняя летаргический морок угасающего лета, зябко поводя плечами, тихо радоваться сухому и нежному чердачному теплу и спешить обратно, в своё уютное персональное гнездо.
Бабушка умерла двадцать лет назад, в её доме давным-давно живут чужие люди, и сейчас мой сын уже старше меня тогдашнего. Но всякий раз, когда в окно настойчиво барабанит дождь, этот пахнущий ромашкой, мятой и пожелтевшими книгами чердак встаёт перед глазами, будто спустился я оттуда только вчера, ненадолго, оставив наверху непогашенную лампу, раскрытый посередине томик Фенимора Купера и недоеденную пачку кукурузных хлопьев.
Ты так тепло, живо и уютно рассказал про тот чердак, что я его представила, как наяву. Чудесные воспоминания и чудесное детство. Правильное какое-то, если, конечно, можно так сказать. Спасибо за настроение :-*
ОтветитьУдалитьО, дааа!.. Бабушкины чердаки - это такая неисчерпаемая и уютная тема для воспоминаний :)Волшебные места замечательного детства!
ОтветитьУдалить